пресса
Press
01/02/2014
Полина Осетинская: Публика должна соскучиться
13 февраля в Концертном зале Мариинского театра Полина Осетинская представит программу «Импрессионисты и новая простота». Концерт откроют произведения Клода Дебюсси и его ученика испанца Федерико Момпу; основная часть программы – сочинения современных прибалтийских авторов Аарво Пярта, Петериса Васкса и Георгса Пелециса, мало известных петербургской публике – по мнению Полины Осетинской, совершенно незаслуженно. Накануне концерта знаменитая пианистка рассказала о том, как и почему она составляла данную программу, каковы её отношения с эстрадной музыкой и почему она до сих пор любит концерты как зритель и слушатель.
— Полина, как родилась идея программы?
Я очень люблю музыку современных прибалтийских композиторов, и этих авторов в частности. Эта музыка очень изобразительна, она очень медитативна, живописна. В ней много статики и в то же время внутреннего движения. Не знаю, что тому причиной — природа Прибалтики, ментальность, не совсем русская и не совсем европейская… Но все же я стараюсь не пугать свою публику совсем неизвестной пищей — только на музыку прибалтов люди пойдут с трудом. И я подумала, что наилучшим образом монтируется с этой суровой красотой музыка импрессионистов. Композиторы, исповедующие «новую простоту» (термин предложил композитор Владимир Мартынов), перестали в 70-х — 80-х годах изобретать новые музыкальные языки, когда все были очень увлечены авангардом. Они возвращались, грубо говоря, к истокам. Этим летом в отпуске я прочитала роман про Дебюсси, первый попавшийся. Автор Пьер Ла Мюр. Книга небольших, прямо скажем, художественных достоинств, но меня очень тронула сама история: еще в детстве я узнала, что дочь Дебюсси умерла от дифтерии, а из этого романа — что случилось это уже после его смерти, жил он тяжело, был непрактичен, его мало любили, и только к концу жизни он стал востребован и счастлив. Становится понятным, почему у него такая ранимая, нежная, трогательная музыка. И с лета я думала о Дебюсси и о такой программе в целом.
— Вы не хотели бы включить в эту программу кого-то из русских авторов?
— Нет, хотя был момент – я задумалась о Скрябине. Была идея добавить Чюрлёниса, это было бы логичным завершением идеи концерта, состоящего главным образом из вещей прибалтийских композиторов. Но дело в том, что, по моему глубокому убеждению, Чюрлёнис не так хорош в музыке, как в живописи. Я уже отобрала «Море» Чюрлёниса, «пожила» с ним какое-то время, поиграла, поразбирала и поняла, что — нет.
— Правильно ли я понимаю, что Пелецис сегодня любимый ваш композитор?
— Один из любимых. Наряду с Леонидом Десятниковым и Валентином Сильвестровым, наряду с моим новым фаворитом Петерисом Васксом. Надо сказать, что все они об этом не подозревают. Кроме Леонида Десятникова, с которым мы давние друзья. Конечно, я знакома лично с Гошей Пелецисом, у меня есть все его ноты, и я почти обязательно через программу что-то из его вещей играю, но это никаким образом не связано с нашими дружескими отношениями, их нет, — я просто один из исполнителей его музыки.
— У вас бывает эмоциональная усталость от музыки?
— Да, если прослушать, например, много Вагнера, или Малера — той музыки, которая перенасыщена смыслами и образами и при этом обладает некоторой монотонностью. Но усталости от музыки как таковой нет. Вот я только что пришла со спектакля «Золушка» в Мариинском театре. В первом действии я уже два раза рыдала. Моя маленькая дочка спрашивает: «Мама, что с тобой?» Я говорю: такая музыка, дочка.
— Как часто вы играете концерты в Петербурге?
— Несколько раз в год.
— Вы хотели бы играть здесь чаще?
— Этот вопрос нужно адресовать не мне. Публика должна по тебе соскучиться, она должна захотеть увидеть и услышать тебя, чтобы твоё появление было не рутинным. В Петербурге я играю в Филармонии и в концертном зале Мариинского театра. Но в Филармонию и в Мариинский театр ходит разная публика, в Мариинском она более юная.
— Леонид Аркадьевич Десятников недавно признался, что немного устал от ритуала соборного восприятия музыки и на концерты ходит очень редко, предпочитая слушать записи дома…
— Конечно, звонки мобильных, которые не научились до сих пор выключать, шуршащие пакеты, чьи-то непрошеные реплики, кашель могут испортить всё впечатление от концерта. Но мы не застрахованы от подобного нигде — ни в театре, ни в кинозале. Мне всё же кажется, что живое переживание даёт больше, нежели запись, ты проживаешь музыку, которая рождается здесь и сейчас… Нет, мне пока очень нравится ходить на концерты.
— Стравинского как-то спросили: «Для кого вы пишете?» Он ответил: «Для себя и для гипотетического альтер эго…» Для кого работаете вы?
— Мой слушатель — это широко образованный человек, знающий и слышавший много в своей жизни, умеющий сопоставить то или иное исполнение. Нестандартно мыслящий, человек, любящий открывать новое. Я не стремлюсь в тысячный раз исполнять всем известную вещь, мне неинтересно играть программу из одних хитов, я стараюсь показать, рассказать что-то новое, незнакомое. И мне приятно, если мое желание и зрительское — совпадают.
— Что может музыка, чего не может никакое другое искусство?
— Музыка не навязывает визуальный образ, она не навязывает решение какой бы то ни было проблемы — художественной, житейской… Если мы смотрим на картину, мы видим некий сюжет. Мы читаем литературное произведение – и понимаем, что случилось, как поступают те или иные герои, чем закончится дело. Музыка оставляет несравнимо больший простор для воображения.
— Есть ли какая-то этическая составляющая у музыки?
— Мне кажется, есть, но я не уверена, что её можно вербализировать. Именно этим она и хороша. Мы можем сказать кому-то, что «Страсти по Матфею» — это величайшее творение человеческого духа и разъяснить, про что это произведение. Но ведь бывает и так, что кто-то слышит «Страсти…» спонтанно, у него начинают течь слёзы, он вдруг решает изменить всю свою жизнь. Конечно, есть и другие примеры из истории XX века, когда музыка становилась на службу идеологии. Музыка всегда оставляет человеку пространство для выбора, и этического в том числе.
— Вам приходится мотивировать себя заниматься, заставлять себя?
— Конечно. Дети, домашние хлопоты и так далее, — но я очень хорошо сознаю, что если я не сяду работать над программой прямо сейчас, у меня просто не будет такой возможности. Поэтому, конечно, мотивировать себя приходится. В первую очередь — количеством работы. Если отойдешь от расписания, нагнать трудно. Грубо говоря, я встаю каждое утро и говорю себе: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену». Это настолько точно сказано… Мы понимаем, что с каждым днём жизнь становится короче, а мы не сделали того, что должны были сделать — не для окружающих, не для детей, не для близких, — только для себя, для своего духа. Если нам что-то дано, то мы обязаны это вернуть и обязаны возвращать каждый день.
— Слушаете ли вы то, что принято называть «современной популярной музыкой»?
— Я не только слушаю, я и пою иногда. Позавчера у моей подруги был день рождения. Там были музыканты, синтезатор. Я у них отобрала немедленно микрофон, исполняла Аллу Борисовну, Земфиру…
— Что может дать популярная музыка академическому музыканту?
— Свободу, раскрепощённость, отсутствие каких-то стереотипов. Вообще, хорошо, талантливо сделанная музыка, талантливо сыгранная, спетая – это всегда заводит. Например, Стинг – это же фантастический мастер, у него нет ни одной песни «два притопа, три прихлопа», у него всегда очень сложная гармоническая структура, невероятно сложно ритмически организованное пространство. И какой невероятный кайф ты испытываешь от того, что это так сделано.
— Известен ответ на вопрос «Кто убил классическую музыку?» Как бы вы ответили на вопрос «Как спасти классическую музыку?»
— Всё, что я скажу – навязшие в зубах банальности. Искать новые формы. Привлекать новую публику. Новую публику привлечь можно чем? Нестандартным местом и временем проведения концерта. Должны бы open-air`ы, хорошо бы, чтоб концерты начинались в девять вечера, чтобы на них успевали попасть молодые люди, которые заканчивают рабочий день в восемь.
Я недавно играла программу на фестивале «Территория», который придумал Теодор Курентзис. В зале полная темнота, никто не сидит в кресле, все лежат на подушках, в полной темноте, и никто не знает, что исполняется, кто исполняет… Подряд Стравинский, Губайдулина, Шопен, т. е. музыка абсолютно разная. Публика была в восторге.
Вопросы: Сергей Князев.
— Полина, как родилась идея программы?
Я очень люблю музыку современных прибалтийских композиторов, и этих авторов в частности. Эта музыка очень изобразительна, она очень медитативна, живописна. В ней много статики и в то же время внутреннего движения. Не знаю, что тому причиной — природа Прибалтики, ментальность, не совсем русская и не совсем европейская… Но все же я стараюсь не пугать свою публику совсем неизвестной пищей — только на музыку прибалтов люди пойдут с трудом. И я подумала, что наилучшим образом монтируется с этой суровой красотой музыка импрессионистов. Композиторы, исповедующие «новую простоту» (термин предложил композитор Владимир Мартынов), перестали в 70-х — 80-х годах изобретать новые музыкальные языки, когда все были очень увлечены авангардом. Они возвращались, грубо говоря, к истокам. Этим летом в отпуске я прочитала роман про Дебюсси, первый попавшийся. Автор Пьер Ла Мюр. Книга небольших, прямо скажем, художественных достоинств, но меня очень тронула сама история: еще в детстве я узнала, что дочь Дебюсси умерла от дифтерии, а из этого романа — что случилось это уже после его смерти, жил он тяжело, был непрактичен, его мало любили, и только к концу жизни он стал востребован и счастлив. Становится понятным, почему у него такая ранимая, нежная, трогательная музыка. И с лета я думала о Дебюсси и о такой программе в целом.
— Вы не хотели бы включить в эту программу кого-то из русских авторов?
— Нет, хотя был момент – я задумалась о Скрябине. Была идея добавить Чюрлёниса, это было бы логичным завершением идеи концерта, состоящего главным образом из вещей прибалтийских композиторов. Но дело в том, что, по моему глубокому убеждению, Чюрлёнис не так хорош в музыке, как в живописи. Я уже отобрала «Море» Чюрлёниса, «пожила» с ним какое-то время, поиграла, поразбирала и поняла, что — нет.
— Правильно ли я понимаю, что Пелецис сегодня любимый ваш композитор?
— Один из любимых. Наряду с Леонидом Десятниковым и Валентином Сильвестровым, наряду с моим новым фаворитом Петерисом Васксом. Надо сказать, что все они об этом не подозревают. Кроме Леонида Десятникова, с которым мы давние друзья. Конечно, я знакома лично с Гошей Пелецисом, у меня есть все его ноты, и я почти обязательно через программу что-то из его вещей играю, но это никаким образом не связано с нашими дружескими отношениями, их нет, — я просто один из исполнителей его музыки.
— У вас бывает эмоциональная усталость от музыки?
— Да, если прослушать, например, много Вагнера, или Малера — той музыки, которая перенасыщена смыслами и образами и при этом обладает некоторой монотонностью. Но усталости от музыки как таковой нет. Вот я только что пришла со спектакля «Золушка» в Мариинском театре. В первом действии я уже два раза рыдала. Моя маленькая дочка спрашивает: «Мама, что с тобой?» Я говорю: такая музыка, дочка.
— Как часто вы играете концерты в Петербурге?
— Несколько раз в год.
— Вы хотели бы играть здесь чаще?
— Этот вопрос нужно адресовать не мне. Публика должна по тебе соскучиться, она должна захотеть увидеть и услышать тебя, чтобы твоё появление было не рутинным. В Петербурге я играю в Филармонии и в концертном зале Мариинского театра. Но в Филармонию и в Мариинский театр ходит разная публика, в Мариинском она более юная.
— Леонид Аркадьевич Десятников недавно признался, что немного устал от ритуала соборного восприятия музыки и на концерты ходит очень редко, предпочитая слушать записи дома…
— Конечно, звонки мобильных, которые не научились до сих пор выключать, шуршащие пакеты, чьи-то непрошеные реплики, кашель могут испортить всё впечатление от концерта. Но мы не застрахованы от подобного нигде — ни в театре, ни в кинозале. Мне всё же кажется, что живое переживание даёт больше, нежели запись, ты проживаешь музыку, которая рождается здесь и сейчас… Нет, мне пока очень нравится ходить на концерты.
— Стравинского как-то спросили: «Для кого вы пишете?» Он ответил: «Для себя и для гипотетического альтер эго…» Для кого работаете вы?
— Мой слушатель — это широко образованный человек, знающий и слышавший много в своей жизни, умеющий сопоставить то или иное исполнение. Нестандартно мыслящий, человек, любящий открывать новое. Я не стремлюсь в тысячный раз исполнять всем известную вещь, мне неинтересно играть программу из одних хитов, я стараюсь показать, рассказать что-то новое, незнакомое. И мне приятно, если мое желание и зрительское — совпадают.
— Что может музыка, чего не может никакое другое искусство?
— Музыка не навязывает визуальный образ, она не навязывает решение какой бы то ни было проблемы — художественной, житейской… Если мы смотрим на картину, мы видим некий сюжет. Мы читаем литературное произведение – и понимаем, что случилось, как поступают те или иные герои, чем закончится дело. Музыка оставляет несравнимо больший простор для воображения.
— Есть ли какая-то этическая составляющая у музыки?
— Мне кажется, есть, но я не уверена, что её можно вербализировать. Именно этим она и хороша. Мы можем сказать кому-то, что «Страсти по Матфею» — это величайшее творение человеческого духа и разъяснить, про что это произведение. Но ведь бывает и так, что кто-то слышит «Страсти…» спонтанно, у него начинают течь слёзы, он вдруг решает изменить всю свою жизнь. Конечно, есть и другие примеры из истории XX века, когда музыка становилась на службу идеологии. Музыка всегда оставляет человеку пространство для выбора, и этического в том числе.
— Вам приходится мотивировать себя заниматься, заставлять себя?
— Конечно. Дети, домашние хлопоты и так далее, — но я очень хорошо сознаю, что если я не сяду работать над программой прямо сейчас, у меня просто не будет такой возможности. Поэтому, конечно, мотивировать себя приходится. В первую очередь — количеством работы. Если отойдешь от расписания, нагнать трудно. Грубо говоря, я встаю каждое утро и говорю себе: «Не спи, не спи, художник, не предавайся сну, ты вечности заложник, у времени в плену». Это настолько точно сказано… Мы понимаем, что с каждым днём жизнь становится короче, а мы не сделали того, что должны были сделать — не для окружающих, не для детей, не для близких, — только для себя, для своего духа. Если нам что-то дано, то мы обязаны это вернуть и обязаны возвращать каждый день.
— Слушаете ли вы то, что принято называть «современной популярной музыкой»?
— Я не только слушаю, я и пою иногда. Позавчера у моей подруги был день рождения. Там были музыканты, синтезатор. Я у них отобрала немедленно микрофон, исполняла Аллу Борисовну, Земфиру…
— Что может дать популярная музыка академическому музыканту?
— Свободу, раскрепощённость, отсутствие каких-то стереотипов. Вообще, хорошо, талантливо сделанная музыка, талантливо сыгранная, спетая – это всегда заводит. Например, Стинг – это же фантастический мастер, у него нет ни одной песни «два притопа, три прихлопа», у него всегда очень сложная гармоническая структура, невероятно сложно ритмически организованное пространство. И какой невероятный кайф ты испытываешь от того, что это так сделано.
— Известен ответ на вопрос «Кто убил классическую музыку?» Как бы вы ответили на вопрос «Как спасти классическую музыку?»
— Всё, что я скажу – навязшие в зубах банальности. Искать новые формы. Привлекать новую публику. Новую публику привлечь можно чем? Нестандартным местом и временем проведения концерта. Должны бы open-air`ы, хорошо бы, чтоб концерты начинались в девять вечера, чтобы на них успевали попасть молодые люди, которые заканчивают рабочий день в восемь.
Я недавно играла программу на фестивале «Территория», который придумал Теодор Курентзис. В зале полная темнота, никто не сидит в кресле, все лежат на подушках, в полной темноте, и никто не знает, что исполняется, кто исполняет… Подряд Стравинский, Губайдулина, Шопен, т. е. музыка абсолютно разная. Публика была в восторге.
Вопросы: Сергей Князев.