Полина Осетинская: "Я всегда была белой вороной"
Прекрасная пианистка Полина Осетинская в конце весны дважды выступит в Латвии - 18 мая на сцене Даугавпилсского театра и 20 мая в Большой гильдии Риги. На родине все ее концерты отменены. Такова цена за независимость суждений и антивоенную позицию - и еще за популярность, конечно, ведь имя Полины на слуху у публики с тех времен, когда она малышкой выходила на солидные академические сцены.
Ее интервью у Кати Гордеевой посмотрели 1,6 миллиона человек. Что для музыканта еще ценнее – там же, на YouTube, Ре-минорный концерт Баха в ее исполнении услышали почти шесть миллионов. Но ту программу, что прозвучит в Риге, Полина не играла еще нигде. Это музыка странников, тех, кто по своей или злой воле вынужден был покинуть дорогие места.
"Я не являюсь солисткой филармонии, ни Московской, ни Петербургской, у меня нет никакого официального статуса, ни одного звания. У моих коллег, которые являются членами каких-то президентских комитетов и советов, у них, конечно, уже давно звания, прибавки, федеральные гранты на гастроли" - говорили вы в 2019 году. Вы сознательно бежали от государственных милостей или так жизнь сложилась?
Это было моим сознательным решением, и я о нём совершенно не жалею, потому что считаю, что любой художник, любой человек, занимающийся творчеством, при малейшей возможности должен держаться от всего этого подальше. Если он не руководит институцией – такой, как оркестр, оперный театр, драматический театр и так далее. У меня, к счастью, нет в подчинении никаких людей, и я всегда могла позволить себе быть, что называется, независимым артистом. Я понимала, что для меня свобода и независимость важнее всего. А свобода и независимость очень сложно достигаются, если ты кому-то чем-то обязан.
У вас на сайте нет телефона агента. Это означает, что вы устраиваете свою артистическую жизнь собственными руками?
Да. У меня есть предложения, которые ко мне поступают, и, если они мне потенциально нравятся, о деталях договаривается мой ассистент, которая ведет, так сказать, практическую работу. Концертами с [прославленным скрипачом] Максимом Венгеровым заведует его агент. Концертами в странах Балтии заведует Женя Винтур, а концерты, скажем, в Армении организует другой человек. То есть я сотрудничаю с разными независимыми промоутерами самостоятельно. И хотя это не самая удобная форма существования, она обеспечивает какую-то свободу маневра. Ты не являешься ничьей собственностью, грубо говоря.
Хотя, конечно, когда у тебя один менеджер на все страны и континенты, это упрощает жизнь. Но у меня такого менеджера нет, по крайней мере пока, и не знаю, появится ли он когда-нибудь. Потому что я как бы априори всю жизнь была белой вороной. Не конкурсы давали мне дорогу в жизнь, а ведь накатанная колея какая? - ты становишься лауреатом какого-нибудь конкурса, тебя замечает какое-нибудь продюсерское агентство и начинает катать по миру как молодого лауреата. Яркие примеры – Даниил Трифонов или Люка Дебарг. А потом появляются новые лауреаты, следующие новые лауреаты и так далее…
Если же ты одиночка, не состоишь ни в какой когорте, секте, мафии, группировке, то, во-первых, тебя некому продвигать, а во-вторых, в тебе особо никто не заинтересован. Ты вне простой схемы, которую я описала и по которой можно зарабатывать деньги в классической музыке.
Бедные и несчастные лауреаты иногда играют по 250 концертов в год. Я бы себе такой судьбы не хотела, честно говоря. Потому что все-таки это должна быть какая-то спокойная и осознанная работа с возможностью заниматься творчеством, а не бесконечная гонка. Для меня 50 концертов в год - это много, 70 концертов в год - это очень много, а 100 концертов в год я, наверное, могла бы играть только при каких-то определенных условиях. Мне очень не нравится выхолащивать себя, и мне кажется, что всё равно каждый концерт в той или иной форме должен становиться для тебя лично значимым событием. Важным – а не проходным.
Вы как музыкант никогда не жалели, что не родились мужчиной? Кажется, мужчинам все же проще в вашей профессии.
Мужчинам, конечно же, проще в этом мире существовать. Но я никогда не жалела, что я женщина. Думаю, это дает мне больше преимуществ в музыкальном плане. Это связано со способом чувствования мира, проживания эмоционального интеллекта в музыке. Мужчины, например, лишены счастья материнства, они не в состоянии его испытывать физиологически, они не могут познать счастье родов. А это дорогого стоит – в том числе и в том, что касается звука. Став матерью, ты начинаешь относиться к звуку как к своему ребёнку, как-то по-родительски его вынянчивать. У тебя рождается с ним связь, как с младенцем в момент кормления. И хотя мужчины наверняка достигают этого каким-то другим путем, я вот эти ощущения очень ценю. Играть на рояле после материнства вообще стало гораздо приятней, интересней и не то что бы даже осмысленней для меня, но как-то открылись огромные грани, о которых я вообще раньше не подозревала. И с этой точки зрения я считаю это своей привилегией.
Я знаю артистов, которые дают концерты и в России, и за границей. Одни осторожны в словах, другие выражают свою позицию открыто, но на них не обращают внимания. Вам же чем дальше, тем сильнее перекрывают кислород. Вы были к этому готовы?
Нет. Я никогда себя не считала влиятельным человеком, лидером мнений или чем-то таким. Поэтому то, что вышло - вышло, в общем-то, против моей воли. Конечно, я не была к этому готова. Просто сейчас у меня нет другого выбора, кроме как принимать это.
Когда полиция приходит срывать концерт и ищет мифическую бомбу в зале – вам удается сохранить самообладание? Или хочется разнести все по кочкам?
Разнести все по кочкам отлично получается в звуках. В смысле звуков тот концерт [нынешней весной в Москве, когда зрителей вывели на улицу под дождь и долго обыскивали помещение; затем все же разрешили вернуться; никто не ушел] был, возможно, даже чрезмерно декларативным. Потому что слишком многое хотелось сказать.
У нас есть искусство, чтобы не умереть от правды, красиво говорил Ницше. Кажется, так оно и есть. Какую страну сейчас не возьми – в театрах и на концертах аншлаги. Чего в этом больше: желания забыться или желания оказаться среди нескольких сотен людей, которые с тобой на одной волне?
Я думаю, это и то, и другое, а еще потребность почувствовать, что ты еще жив. Я вчера встречалась с одной своей поклонницей, она ходит на все мои выступления. Она полетела на мой концерт в Пермь, но концерта не было, его отменили. И она захотела передать мне подарок - а вместе с подарком передала письмо, настолько трогательное, что мне даже было сложно его читать. Она как раз описывает, как ощущение того, что ты слегка мертв, на концерте у неё превратилось в ощущение того, что она слегка жива. И что это усмиряет, утишает боль, позволяет идти дальше, позволяет что-то чувствовать. Чувствовать, в первую очередь, что ты жив.
Кроме того, как мы сейчас понимаем, люди, находясь в России, лишены возможности говорить то, что думают, потому что могут попасть в тюрьму. Это не очень хорошо понимают люди, которые находятся за пределами Российской Федерации и говорят – "Почему же вы молчите". Потому что людей сажают, отнимают детей и требуют двадцать лет тюрьмы. И поэтому искусство эзопова языка, искусство невербального выражения эмоций и разделения чьих-то чувств становится сейчас, как и в советское время, очень популярным способом существования для тех, кто не считает себя вправе уезжать.
Вам часто удаётся в последнее время быть слушателем, быть зрителем, ходить на чужие концерты, в театры?
Для меня очень многие формы культурной жизни сейчас закрыты, потому что я не могу ощущать жизнь в той её полноте и радости, что раньше. Я не могу, радуясь простым вещам, теперь радоваться им вслух, потому что я соразмеряю степень своей радости со степенью чьего-то горя. Но это не значит, что я должна автоматически перестать испытывать эту радость от каких-то простых вещей. От любви. От детей. От солнца. От Баха. И так далее.
В какой-то момент меня спасал театр, особенно прошлой весной. Я прекрасно помню, что первый раз я улыбнулась 4 апреля 2022 года на спектакле Дмитрия Крымова "Дон Жуан. Генеральная репетиция" в Театре Фоменко. Я потом успела посмотреть "Все тут", я успела посмотреть "Серёжу", я успела посмотреть "Костика" - ну, "Серёжа" ещё идёт, а все остальные [московские спектакли Крымова] сняты с репертуара… Я очень многое оттуда для себя вынесла, и это меня во многом утешило. Хотя "хорошие русские" утверждают, что мы не должны ходить в театры, мы не должны играть в театрах, мы не должны давать концерты, мы не должны устраивать книжные ярмарки и фестивали.
С точки зрения людей, которые уехали, жизнь должна остановиться – у многих, но не у всех. Индульгенцию на право жить жизнью дает пересечение границы Российской Федерации. Это совершенно потрясающе. Это невозможно объяснить.
Но жизнь не может просто так взять и прерваться. У человека были потребности не только есть, пить и спать, но ещё жить какой-то внутренней, культурной, духовной, не знаю, любой жизнью. И дети, например, ни в чём не виноваты. Им по-прежнему нужны какие-то развлечения, им нужно общение, им нужна стабильность и здоровые психически родители.А еще детям, вероятно, как во времена не столь отдаленные, нужно привыкать к тому, что говорить лишнее за пределами дома опасно.
Да, у меня ощущение абсолютного возвращения в прошлое. Потому что 40 лет назад я присутствовала на квартирниках запрещённых групп, – "Аквариума", например, – которые устраивал мой отец. Спустя 40 лет "Аквариум" снова в России запрещён. А я сама играю квартирники, о которых нельзя сообщать чужим людям.
Вы сейчас невероятно красивую программу в Ригу привезёте. Вы её уже исполняли на публике? Как это все вместе звучит – "Разлука" Глинки с Багателями Сильвестрова, Прелюдии Рахманинова с "Буковинскими песнями" Десятникова?
А вот и послушаете! К сожалению, поскольку в России отменены все мои концерты, у меня не будет возможности лишний раз обыграться, лишний раз что-то проверить… Тут, конечно, много параллелей с нашей жизнью, и я вам про них расскажу. Сергей Рахманинов, как известно, эмигрировал от революции и страшно страдал, потеря Родины стала для него колоссальной травмой психологической, драматической фазой потери идентичности. Он перестал сочинять, он был вынужден очень много работать, чтобы кормить и содержать свою семью. И точно так же, как уехал Рахманинов – уехал Леонид Десятников, я не знаю, вернётся он или нет, но сейчас он живёт в Израиле. И точно так же спешно, в панике, с огромными сложностями, был вынужден покинуть свою родную землю Валентин Сильвестров. Которого эвакуировали из Киева при довольно драматических обстоятельствах, с огромными риском для жизни. Понимаете, какая тут разворачивается коллизия?.. И ноктюрн Глинки "Разлука" служит эпиграфом ко всему этому.
Марина Насардинова, специально для «Delfi».