пресса
Press
15/05/2006
"Уйти от проекции себя в музыке, чтобы приблизиться к истине"
В декабре знаменитой пианистке Полине Осетинской исполнилось 30. В это верится с трудом по двум противоположным причинам. С одной стороны, она с нами, у нас на глазах, кажется, целую жизнь, ведь первый концерт Полина сыграла в шесть лет. С другой, она давным-давно уже не ребенок, но замечательная красавица, которой, при том, не дашь больше... в крайнем случае, двадцати пяти. Однако впечатление это обманчиво. Осетинская, в детстве узнав вкус славы, а в отрочестве хлебнув немало горя, никогда не была легкомысленной. А сейчас она, несомненно, серьезный глубокий художник.
И, как положено взрослому человеку, встречала юбилей не только пышным и стильным праздником в Петропавловской крепости (где ее удостоили чести произвести полуденный выстрел из пушки), но и творческим отчетом. Каковым стал только что записанный ею диск с произведениями Дмитрия Шостаковича.
- Вы родились в Москве, музыкальную школу и Консерваторию заканчивали в Петербурге, аспирантуру в Московской консерватории, у вас квартиры в обеих столицах. Кто же вы сейчас - москвичка или петербурженка?
- Москвопетербурженка. Как была, так и осталась. Не могу разделить в себе эти два города, какому-то из них отдать предпочтение. Люблю их оба и не могла бы жить без того или другого, как не могла бы существовать без руки или ноги. У нас ведь всё парно.
- Считается, что Москва для карьеры, там надо бешено крутиться, Петербург же нетороплив и меланхоличен...
- У меня сложилось ровно наоборот. Карьера лучше развивается в Петербурге, здесь я чаще играю, здесь шире крут людей, которым интересно то, что я делаю. А Москва, несмотря на свою страшную суетность, для меня место, где можно запереться дома от всего, сутками не выходить и работать. В Петербурге у меня так не получается.
- Один критик заметил, что есть московские музыканты, которые настоящий успех имеют как раз в Петербурге, и, напротив, петербуржцы, которых кисло принимали дома, зато восторженно в Москве. Вы относитесь к той или другой категории?
- Как правило, в своей профессиональной ипостаси я больше востребована Петербургом, в светской - Москвой.
- Что значит больше востребована? В той степени, в какой вы на это соглашаетесь?
- Безусловно. На светское позиционирование соглашаюсь редко. Но это проблема всей моей жизни сделать так, чтобы меня воспринимали прежде всего как музыканта, а не только интересовались моей внешностью или моей биографией. Моя цель - максимальное отрешение от внешнего в пользу внутреннего. Но, увы, чем больше я ухожу в глубь себя, тем сильнее меня пытаются вытащить вовне.
- Ну, сейчас-то вы, наверно, можете себе позволить сказать: я взрослая женщина, отстаньте от меня со своими легкомысленными глупостями. Вы ощущаете свое тридцатилетие как рубеж?
-В 25 мне казалось: какая я была дурочка в 20. А в 20 какая я умная по сравнению с собой 15-летней. То же самое и сейчас, даже если вспомнить себя годичной давности. Это абсолютно естественный процесс. Человек, в отличие от инфузории-туфельки, должен расти ежедневно. Если этого не происходит, зачем тогда вообще жить?
А главным достижением, с которым я пришла к 30-летнему рубежу, стало осознание, что жизнь, не удивляйтесь, вообще-то не создана для удовольствий. Это постоянный труд, преодоление себя, борьба с искушениями разнообразных видов и форм. В последнее время я много отрезала всевозможных способов приятного, но, в общем, пустого времяпровождения. Скажем, сейчас, чтобы записать диск или сделать новую программу, могу забаррикадироваться, абсолютно уйти от мирского общения, в том числе даже с близкими людьми, перед которыми имею какие-то обязательства. Часы тикают и понимаешь, что с каждым днем надо все больше от чего-то отказываться, нежели что-то себе позволять.
-Не приведет ли этот путь вас, героиню светской хроники и персонажа глянцевых журналов, к полной аскезе?
- Я к ней постепенно прихожу. Об этом еще не все догадываются, но многие уже чувствуют.
- Рубинштейн в путешествиях занимался на специальной немой клавиатуре, сейчас многие дирижеры в пути не снимают наушники, разучивая новые для них вещи. Вы работаете в дороге?
- У меня процесс работы непрерывен. Когда я что-то учу, у меня в голове постоянно вертится этот материал. Я часто сижу в поезде или самолете с нотами, но даже если я, например, сейчас разговариваю с вами или просто иду в магазин, во мне звучит эта музыка, идет подсознательная работа над ней. Поэтому я могу многое сделать, не подходя к инструменту. За инструментом начальная и финальная стадии, но основная работа происходит в ушах. И в сердце ты вводишь музыку в свой эмоциональный контекст, внутренне проживаешь ее.
- Эффектная женщина в купе и с нотами в руках - это не вызывает удивления, вопросов?
- Даже если и вызывает - честно говоря, мало обращаю на это внимание. Я уже не так зависима от чужого мнения, чужого взгляда на меня, как когда-то. Надеюсь, скоро стану независима полностью, хотя над этим надо работать.
- А от критики вы зависимы? Рецензия может сделать вас счастливой или несчастной?
- По большому счету, нет. Другое дело, что я буквально жажду детального внимательного критического разбора, но почти никогда его не получаю. Скажем, после концерта в конце декабря в Малом зале Петербургской филармонии, где я впервые сыграла программу Танцы, сюиты и серенады, кто-то сказал: Это прекрасно!, кто-то совсем наоборот, но и только. Единственный человек позвонил мне и доброжелательно целый час разбирал весь концерт, высказал все свои за и против. Я была ему страшно признательна! Ведь в творчестве бесконечно нащупываешь дорогу, бьешься в стенку, открываешь разные двери. Иногда тебе кажется, что этот путь единственно верный, а иногда видишь миллион подходов, возможностей сделать абсолютно по-разному. Поэтому осмысленный и аргументированный взгляд со стороны очень трезвит и бодрит.
- "Нащупываешь дорогу" в результате интуитивно-эмоционального озарения или интеллектуального анализа?
- Это нераздельно. Конечно, над трактовкой я прежде всего думаю, но многие решения мне диктует интуиция. К каждому композитору требуется абсолютно индивидуальный подход. Нельзя играть Стравинского как Рахманинова. Жанр, стиль - строго определенные понятия, и каждому стилю надо точно соответствовать, прежде найдя его в себе. Тем более если играешь музыку, которая сочинялась не спонтанно, а на основе умственных построений и чистой математики.
- У вас всегда и сценический костюм точно соответствует характеру музыки. Этот выбор - это чувство или расчет?
- Можно подходить к этому просто: надевать то, что стилистически созвучно времени создания произведения. А можно исходя из моего внутреннего ощущения того, про что я играю. В любом случае, основная задача костюма не отвлекать от музыки, а, так сказать, плавно ей аккомпанировать.
- Автор этих необыкновенных туалетов по-прежнему ваш любимый дизайнер Лариса Погорецкая?
- По-прежнему.
- Композитор Леонид Десятников как-то сказал, что ситуация, когда музыкант-исполнитель фокусирует интерес публики на себе, патологическая, поскольку внимание должно быть сосредоточено на музыке, что это некая перверсия, разновидность сексуальной купли-продажи. Что вы об этом думаете?
- В последние годы я стараюсь максимально самоустраниться из музыки, которую интерпретирую. Путь банального самовыражения - путь в никуда. Самовыразился раз, самовыразился два и что: всем про тебя все известно и все понятно. Надо стать проекцией композитора и некой высшей силы, которая тебя в этот момент посетила. Или не посетила, это уж как ты заслужил. Конечно, все равно, выходя на сцену, ты, бессознательно, еще и проекция себя сегодняшнего. Но чем больше от этого уходишь, тем больше приближаешься к истине.
- Принято думать, что российская филармоническая публика не желает слышать ничего новее Чайковского. Вы сыграли в Малом зале программу, вовсе не снисходительную к консервативным вкусам. Вы работаете на опережение или в самом деле девочка, то есть публика, созрела?
- Честно говоря, я не могу больше играть один только Первый концерт Чайковского или Второй Рахманинова. Надеюсь, заработала репутацию исполнителя, которого будут слушать, что бы он ни играл, и очень ею дорожу. Я в этом не одинока, сейчас появилась новая генерация музыкантов, которые, как и я, делают то, что им интересно. А публику надо воспитывать, но нельзя это делать грубо, нахрапом, а осторожно, пусть компромиссным путем, но все-таки вести за собой. Начни я с завтрашнего дня играть только Шенберга или, там, Ксенакиса, потеряла бы весомую часть аудитории. Поэтому я чередую: одна программа больше ориентирована на публику, другая более радикальна. И это, чувствую, приносит мне ощутимый дивиденд в смысле роста качества слушателей на моих концертах.
- Женщина, играющая Шопена или Шумана, выглядит едва ли не естественнее, чем мужчина. Вы записали Шостаковича, но вам не кажется, что это абсолютно мужской композитор?
- Именно поэтому я работала над диском целых пять лет, бесконечно перезаписывая. В какой-то момент совершенно заболела его музыкой, запись этих вещей меня буквально формировала. Я постепенно отсекала в себе все, что связано со мной, с моим женским началом, чтобы 24 прелюдии и Вторая соната получились такими, как слышу их внутренним слухом. Моей целью было достичь абсолютно чистого звучания самой музыки. Не знаю, насколько это удалось, - собой никогда не бываю довольна, но во всяком случае, между записями, которые я делала пять, четыре, три года назад, и нынешней, ощутимая разница.
А вообще, у меня есть чувство мистической связи с этим композитором. Его уход и мое рождение разделяют четыре месяца, значит, я пусть даже в утробе матери, но застала его пребывание здесь. Я руководствовалась не юбилейными соображениями, потому и диск вышел не в 2006-м, когда весь мир праздновал столетие Шостаковича, а в 2005-м. Тридцать лет со дня его смерти и со дня моего рождения это моя интимная дата.
- Инструменты ведь тоже бывают мужские и женские. Конечно, существуют арфисты, но все-таки считается, что арфа больше подходит женщине, а контрабас - мужчине. А рояль? Вы ощущаете его как существо одного с вами пола или противоположного?
- Хорошо, а скрипка? Вся такая нежная, воздушная, поет высоким, прекрасным, жалостным голосом, но лучшие скрипачи - мужчины. Не могу отнести себя к феминисткам или антифеминисткам, но скажу вещь, за которую на меня, наверно, многие нападут. Я действительно считаю, что рояль не женский инструмент. И вообще, творчество не женский удел. Мы так созданы, у нас другая природа. Женщины, которые в творчестве достигают таких же высот, как мужчины, не до конца женщины, а, как писала Татьяна Москвина, гордый дух, помещенный в женскую оболочку. Ни на кого не намекаю, сужу по себе. Женщина устремлена в землю, а мужчина - ввысь, ничего с этим не поделаешь.
Но слиться с роялем, как с существом определенного пола, в данном случае мужского, мне как-то в голову не приходит. Думаю, он не имеет гендерной принадлежности.
- Логично сделать вывод, что вы на пути к аскезе и истреблению мужчин в своей жизни...
- Минуточку! Я не говорила, что их истребляю.
- В одном интервью на вопрос о личной жизни вы прямо сказали: Свободна. Означает ли это, что вы так взрастили в себе мужское начало, что мужская поддержка извне вам не нужна?
- Я этого не планировала, так сложилось. Мое психофизическое устройство и жизненные обстоятельства привели к такому результату. Не могу сказать, что счастлива от этого или несчастна. Просто не повезло. Или не заслужила. А может, еще впереди.
- Говорят, при нынешних ценах на нефть артисты в России получают больше, чем на Западе. Вы почувствовали на себе, что в стране стало больше денег?
- Я же не занимаюсь массовым искусством, представителям которого достаточно появиться пару раз в модной телепередаче, и они резко начинают получать гораздо больше. И не забывайте, что деньги в Москве, Петербурге и где-нибудь в Сургуте, распределены неодинаково. Уверена, что в Саратовской филармонии или в Нижнем Новгороде денег по-прежнему нет.
- Сколько вы получаете за концерт в Саратове?
- Коммерческая тайна! (смеется) Совсем немного.
- Насколько меньше, чем, допустим, в Японии?
- В десятки раз.
- Но, в общем, на две квартиры вам хватило?
- Видимо, во мне было так сильно многолетнее желание собственного дома, что запала хватило сразу на два. В Москве квартиру я действительно купила. А эта петербургская, где мы с вами говорим, абсолютное чудо, проявление Божьей милости. А также человеческой доброты и бескорыстия, об утрате которых так много сейчас говорят. Мой давний друг Ирина Евгеньевна Тайманова познакомила меня с замечательной женщиной Людмилой Васильевной Кулешовой, с которой мы тоже подружились. И она, узнав, что хоть я и человек Петербурга, но достаточных средств на квартиру в тот момент у меня не было, сказала: Хорошо, найду тебе спонсоров. Я похихикала, потому что, как известно, я и спонсоры - две вещи несовместные.
- Почему "как известно"?
- Мне все в жизни давалось тяжелым трудом и ничего просто так. А ронять милости небо стало последние пару лет, наверно, это какой-то reward за предыдущие усилия. Или аванс на будущее.
Итак, я подумала, что, конечно, это очень благородно со стороны Людмилы Васильевны, но отложила ее слова в дальний угол памяти. Каково же было мое удивление, когда несколько месяцев спустя она позвонила мне в Москву и сказала: Немедленно приезжай, у меня в сейфе для тебя лежат деньги. Их подарили два человека Семен и Андрей, фамилии которых для меня остались покрыты завесой тайны. Но их имена в моих ежедневных добрых поминаниях. Одного из них я видела несколько минут на концерте, а другого никогда не видала воочию!
- Как Чайковский Надежду фон Мекк?
- Да. И я считаю, что об этих людях должен знать мир. Потому что своим поступком они доказывают: еще не все потеряно.
Дмитрий Циликин.
И, как положено взрослому человеку, встречала юбилей не только пышным и стильным праздником в Петропавловской крепости (где ее удостоили чести произвести полуденный выстрел из пушки), но и творческим отчетом. Каковым стал только что записанный ею диск с произведениями Дмитрия Шостаковича.
- Вы родились в Москве, музыкальную школу и Консерваторию заканчивали в Петербурге, аспирантуру в Московской консерватории, у вас квартиры в обеих столицах. Кто же вы сейчас - москвичка или петербурженка?
- Москвопетербурженка. Как была, так и осталась. Не могу разделить в себе эти два города, какому-то из них отдать предпочтение. Люблю их оба и не могла бы жить без того или другого, как не могла бы существовать без руки или ноги. У нас ведь всё парно.
- Считается, что Москва для карьеры, там надо бешено крутиться, Петербург же нетороплив и меланхоличен...
- У меня сложилось ровно наоборот. Карьера лучше развивается в Петербурге, здесь я чаще играю, здесь шире крут людей, которым интересно то, что я делаю. А Москва, несмотря на свою страшную суетность, для меня место, где можно запереться дома от всего, сутками не выходить и работать. В Петербурге у меня так не получается.
- Один критик заметил, что есть московские музыканты, которые настоящий успех имеют как раз в Петербурге, и, напротив, петербуржцы, которых кисло принимали дома, зато восторженно в Москве. Вы относитесь к той или другой категории?
- Как правило, в своей профессиональной ипостаси я больше востребована Петербургом, в светской - Москвой.
- Что значит больше востребована? В той степени, в какой вы на это соглашаетесь?
- Безусловно. На светское позиционирование соглашаюсь редко. Но это проблема всей моей жизни сделать так, чтобы меня воспринимали прежде всего как музыканта, а не только интересовались моей внешностью или моей биографией. Моя цель - максимальное отрешение от внешнего в пользу внутреннего. Но, увы, чем больше я ухожу в глубь себя, тем сильнее меня пытаются вытащить вовне.
- Ну, сейчас-то вы, наверно, можете себе позволить сказать: я взрослая женщина, отстаньте от меня со своими легкомысленными глупостями. Вы ощущаете свое тридцатилетие как рубеж?
-В 25 мне казалось: какая я была дурочка в 20. А в 20 какая я умная по сравнению с собой 15-летней. То же самое и сейчас, даже если вспомнить себя годичной давности. Это абсолютно естественный процесс. Человек, в отличие от инфузории-туфельки, должен расти ежедневно. Если этого не происходит, зачем тогда вообще жить?
А главным достижением, с которым я пришла к 30-летнему рубежу, стало осознание, что жизнь, не удивляйтесь, вообще-то не создана для удовольствий. Это постоянный труд, преодоление себя, борьба с искушениями разнообразных видов и форм. В последнее время я много отрезала всевозможных способов приятного, но, в общем, пустого времяпровождения. Скажем, сейчас, чтобы записать диск или сделать новую программу, могу забаррикадироваться, абсолютно уйти от мирского общения, в том числе даже с близкими людьми, перед которыми имею какие-то обязательства. Часы тикают и понимаешь, что с каждым днем надо все больше от чего-то отказываться, нежели что-то себе позволять.
-Не приведет ли этот путь вас, героиню светской хроники и персонажа глянцевых журналов, к полной аскезе?
- Я к ней постепенно прихожу. Об этом еще не все догадываются, но многие уже чувствуют.
- Рубинштейн в путешествиях занимался на специальной немой клавиатуре, сейчас многие дирижеры в пути не снимают наушники, разучивая новые для них вещи. Вы работаете в дороге?
- У меня процесс работы непрерывен. Когда я что-то учу, у меня в голове постоянно вертится этот материал. Я часто сижу в поезде или самолете с нотами, но даже если я, например, сейчас разговариваю с вами или просто иду в магазин, во мне звучит эта музыка, идет подсознательная работа над ней. Поэтому я могу многое сделать, не подходя к инструменту. За инструментом начальная и финальная стадии, но основная работа происходит в ушах. И в сердце ты вводишь музыку в свой эмоциональный контекст, внутренне проживаешь ее.
- Эффектная женщина в купе и с нотами в руках - это не вызывает удивления, вопросов?
- Даже если и вызывает - честно говоря, мало обращаю на это внимание. Я уже не так зависима от чужого мнения, чужого взгляда на меня, как когда-то. Надеюсь, скоро стану независима полностью, хотя над этим надо работать.
- А от критики вы зависимы? Рецензия может сделать вас счастливой или несчастной?
- По большому счету, нет. Другое дело, что я буквально жажду детального внимательного критического разбора, но почти никогда его не получаю. Скажем, после концерта в конце декабря в Малом зале Петербургской филармонии, где я впервые сыграла программу Танцы, сюиты и серенады, кто-то сказал: Это прекрасно!, кто-то совсем наоборот, но и только. Единственный человек позвонил мне и доброжелательно целый час разбирал весь концерт, высказал все свои за и против. Я была ему страшно признательна! Ведь в творчестве бесконечно нащупываешь дорогу, бьешься в стенку, открываешь разные двери. Иногда тебе кажется, что этот путь единственно верный, а иногда видишь миллион подходов, возможностей сделать абсолютно по-разному. Поэтому осмысленный и аргументированный взгляд со стороны очень трезвит и бодрит.
- "Нащупываешь дорогу" в результате интуитивно-эмоционального озарения или интеллектуального анализа?
- Это нераздельно. Конечно, над трактовкой я прежде всего думаю, но многие решения мне диктует интуиция. К каждому композитору требуется абсолютно индивидуальный подход. Нельзя играть Стравинского как Рахманинова. Жанр, стиль - строго определенные понятия, и каждому стилю надо точно соответствовать, прежде найдя его в себе. Тем более если играешь музыку, которая сочинялась не спонтанно, а на основе умственных построений и чистой математики.
- У вас всегда и сценический костюм точно соответствует характеру музыки. Этот выбор - это чувство или расчет?
- Можно подходить к этому просто: надевать то, что стилистически созвучно времени создания произведения. А можно исходя из моего внутреннего ощущения того, про что я играю. В любом случае, основная задача костюма не отвлекать от музыки, а, так сказать, плавно ей аккомпанировать.
- Автор этих необыкновенных туалетов по-прежнему ваш любимый дизайнер Лариса Погорецкая?
- По-прежнему.
- Композитор Леонид Десятников как-то сказал, что ситуация, когда музыкант-исполнитель фокусирует интерес публики на себе, патологическая, поскольку внимание должно быть сосредоточено на музыке, что это некая перверсия, разновидность сексуальной купли-продажи. Что вы об этом думаете?
- В последние годы я стараюсь максимально самоустраниться из музыки, которую интерпретирую. Путь банального самовыражения - путь в никуда. Самовыразился раз, самовыразился два и что: всем про тебя все известно и все понятно. Надо стать проекцией композитора и некой высшей силы, которая тебя в этот момент посетила. Или не посетила, это уж как ты заслужил. Конечно, все равно, выходя на сцену, ты, бессознательно, еще и проекция себя сегодняшнего. Но чем больше от этого уходишь, тем больше приближаешься к истине.
- Принято думать, что российская филармоническая публика не желает слышать ничего новее Чайковского. Вы сыграли в Малом зале программу, вовсе не снисходительную к консервативным вкусам. Вы работаете на опережение или в самом деле девочка, то есть публика, созрела?
- Честно говоря, я не могу больше играть один только Первый концерт Чайковского или Второй Рахманинова. Надеюсь, заработала репутацию исполнителя, которого будут слушать, что бы он ни играл, и очень ею дорожу. Я в этом не одинока, сейчас появилась новая генерация музыкантов, которые, как и я, делают то, что им интересно. А публику надо воспитывать, но нельзя это делать грубо, нахрапом, а осторожно, пусть компромиссным путем, но все-таки вести за собой. Начни я с завтрашнего дня играть только Шенберга или, там, Ксенакиса, потеряла бы весомую часть аудитории. Поэтому я чередую: одна программа больше ориентирована на публику, другая более радикальна. И это, чувствую, приносит мне ощутимый дивиденд в смысле роста качества слушателей на моих концертах.
- Женщина, играющая Шопена или Шумана, выглядит едва ли не естественнее, чем мужчина. Вы записали Шостаковича, но вам не кажется, что это абсолютно мужской композитор?
- Именно поэтому я работала над диском целых пять лет, бесконечно перезаписывая. В какой-то момент совершенно заболела его музыкой, запись этих вещей меня буквально формировала. Я постепенно отсекала в себе все, что связано со мной, с моим женским началом, чтобы 24 прелюдии и Вторая соната получились такими, как слышу их внутренним слухом. Моей целью было достичь абсолютно чистого звучания самой музыки. Не знаю, насколько это удалось, - собой никогда не бываю довольна, но во всяком случае, между записями, которые я делала пять, четыре, три года назад, и нынешней, ощутимая разница.
А вообще, у меня есть чувство мистической связи с этим композитором. Его уход и мое рождение разделяют четыре месяца, значит, я пусть даже в утробе матери, но застала его пребывание здесь. Я руководствовалась не юбилейными соображениями, потому и диск вышел не в 2006-м, когда весь мир праздновал столетие Шостаковича, а в 2005-м. Тридцать лет со дня его смерти и со дня моего рождения это моя интимная дата.
- Инструменты ведь тоже бывают мужские и женские. Конечно, существуют арфисты, но все-таки считается, что арфа больше подходит женщине, а контрабас - мужчине. А рояль? Вы ощущаете его как существо одного с вами пола или противоположного?
- Хорошо, а скрипка? Вся такая нежная, воздушная, поет высоким, прекрасным, жалостным голосом, но лучшие скрипачи - мужчины. Не могу отнести себя к феминисткам или антифеминисткам, но скажу вещь, за которую на меня, наверно, многие нападут. Я действительно считаю, что рояль не женский инструмент. И вообще, творчество не женский удел. Мы так созданы, у нас другая природа. Женщины, которые в творчестве достигают таких же высот, как мужчины, не до конца женщины, а, как писала Татьяна Москвина, гордый дух, помещенный в женскую оболочку. Ни на кого не намекаю, сужу по себе. Женщина устремлена в землю, а мужчина - ввысь, ничего с этим не поделаешь.
Но слиться с роялем, как с существом определенного пола, в данном случае мужского, мне как-то в голову не приходит. Думаю, он не имеет гендерной принадлежности.
- Логично сделать вывод, что вы на пути к аскезе и истреблению мужчин в своей жизни...
- Минуточку! Я не говорила, что их истребляю.
- В одном интервью на вопрос о личной жизни вы прямо сказали: Свободна. Означает ли это, что вы так взрастили в себе мужское начало, что мужская поддержка извне вам не нужна?
- Я этого не планировала, так сложилось. Мое психофизическое устройство и жизненные обстоятельства привели к такому результату. Не могу сказать, что счастлива от этого или несчастна. Просто не повезло. Или не заслужила. А может, еще впереди.
- Говорят, при нынешних ценах на нефть артисты в России получают больше, чем на Западе. Вы почувствовали на себе, что в стране стало больше денег?
- Я же не занимаюсь массовым искусством, представителям которого достаточно появиться пару раз в модной телепередаче, и они резко начинают получать гораздо больше. И не забывайте, что деньги в Москве, Петербурге и где-нибудь в Сургуте, распределены неодинаково. Уверена, что в Саратовской филармонии или в Нижнем Новгороде денег по-прежнему нет.
- Сколько вы получаете за концерт в Саратове?
- Коммерческая тайна! (смеется) Совсем немного.
- Насколько меньше, чем, допустим, в Японии?
- В десятки раз.
- Но, в общем, на две квартиры вам хватило?
- Видимо, во мне было так сильно многолетнее желание собственного дома, что запала хватило сразу на два. В Москве квартиру я действительно купила. А эта петербургская, где мы с вами говорим, абсолютное чудо, проявление Божьей милости. А также человеческой доброты и бескорыстия, об утрате которых так много сейчас говорят. Мой давний друг Ирина Евгеньевна Тайманова познакомила меня с замечательной женщиной Людмилой Васильевной Кулешовой, с которой мы тоже подружились. И она, узнав, что хоть я и человек Петербурга, но достаточных средств на квартиру в тот момент у меня не было, сказала: Хорошо, найду тебе спонсоров. Я похихикала, потому что, как известно, я и спонсоры - две вещи несовместные.
- Почему "как известно"?
- Мне все в жизни давалось тяжелым трудом и ничего просто так. А ронять милости небо стало последние пару лет, наверно, это какой-то reward за предыдущие усилия. Или аванс на будущее.
Итак, я подумала, что, конечно, это очень благородно со стороны Людмилы Васильевны, но отложила ее слова в дальний угол памяти. Каково же было мое удивление, когда несколько месяцев спустя она позвонила мне в Москву и сказала: Немедленно приезжай, у меня в сейфе для тебя лежат деньги. Их подарили два человека Семен и Андрей, фамилии которых для меня остались покрыты завесой тайны. Но их имена в моих ежедневных добрых поминаниях. Одного из них я видела несколько минут на концерте, а другого никогда не видала воочию!
- Как Чайковский Надежду фон Мекк?
- Да. И я считаю, что об этих людях должен знать мир. Потому что своим поступком они доказывают: еще не все потеряно.
Дмитрий Циликин.