История с приписками
Миф о Моцарте рисует его вечным юношей и божественным совершенством. Как ни удивительно, лучшим людям европейской культуры некогда могло казаться, что Моцарт хорош, но несколько устарел, да и звучит небогато. В конце XIX в. дерзкий гений норвежского романтизма Эдвард Григ подписал к четырем сонатам и одной фантазии Моцарта партию второго рояля.
До него так поступали и другие романтики: кто не знает знаменитую Ave Maria, в которой Гуно присочинил к баховской прелюдии мелодию? Заметим, что транскрипцией такой подход не является: сам текст Моцарта у Грига остался в неприкосновенности, он снабжен лишь исполнительскими указаниями. Один пианист играет в чистом виде музыку Моцарта, а другой — музыку Грига, и все это происходит, как говорит Евгений Гришковец, одновременно.
Сторонникам историзма полагается в таком случае закусить губу и обвинить Грига в вульгаризации Моцарта. Аргументами «за» будут не только талант и остроумие, с какими Григ обделал свои сомнительные приписки, но и его искренняя убежденность в том, что история музыки развивается в терминах прогресса, а значит, классикам прошлого необходимо устроить апгрейд с применением новейших изысканий в области гармонии и концертного стиля.
Сонаты Моцарта — Грига — новый проект блестящего фортепианного дуэта Алексея Гориболя и Полины Осетинской, представленный в камерном зале Дома музыки. Пианисты меняются местами, но Моцарт всегда задает тон, а Григ вторит, прислушиваясь и выводя замысловатые контрапункты, добавляя голоса, усложняя гармонии, обставляя пустоты предметами пышности и роскоши. В результате образуется иногда романтическая чертовщина, иногда — тоскливые колокольные звоны, почти как во Втором концерте Рахманинова. Но неизменный Моцарт, всегда выныривающий из любой заварухи, сообщает целому чувство меры.
Нисколько не удивительно, что в стороне от такого проекта не мог остаться Владимир Мартынов. Получив заказ от Гориболя, он потребовал себе копии опусов Моцарта — Грига и изучил с не меньшим вниманием, чем артисты. Что и говорить, времена изменились. Через сто с лишним лет после Грига история музыки уже не представляется композиторам торжеством прогресса, а даже ровно наоборот. Поэтому, прежде чем нанести на бумагу первую ноту от себя, Мартынов дал слово Моцарту и Григу. Он организовал их развод и восхищенно продемонстрировал каждого по отдельности — хотя на такую честь Григ нисколько не претендовал. Первая половина опуса Мартынова, названного Quasi una fantasia, представляет собой монтаж кусочков из до-минорной фантазии: фрагменты из моцартовского оригинала и григовского аккомпанемента Мартынов ловко пригнал один к одному в последовательности. Одни и те же фразы по-разному звучали у пылкого Флорестана (Полина) и меланхоличного Эвсебия (Алексей). Они чередовались с тишиной, пока не набежала волна и все не потонуло собственно в музыке Мартынова. Которая оставалась собой недолгое время, пока сверху не плюхнулось «наше всё» — экстатическая тема из «Евгения Онегина» Чайковского. Запах капустника пронесся, но тут же исчез. Осталась вдохновенная «куча мала», в которую общими усилиями спрессовалась история классической музыки.
Петр Поспелов.