«Я ОЧЕНЬ НЕУДОБНЫЙ ЧЕЛОВЕК»

Завершающийся сезон пианистке Полине Осетинской запомнится не только выступлением с Максимом Венгеровым в Карнеги-холле, но и многочисленными отменами ее концертов в России — все они случились после того, как Осетинская публично выступила против «военной спецоперации» в Украине. В начале апреля полиция попыталась сорвать концерт пианистки в московском ДК «Рассвет», сославшись на звонок о минировании. Слушателей вывели из зала, а через полчаса, когда собаки бомбу не нашли, пустили обратно, и концерт продолжился. На следующий сезон никаких подтвержденных планов в России у Осетинской пока нет. О том, как жить и заниматься музыкой в таких обстоятельствах, для Independence Issue с Полиной Осетинской поговорила Екатерина Бирюкова.

Концерт Осетинской, на котором она должна была исполнять «Буковинские песни» Леонида Десятникова, был отменен на следующий день после интервью.

Нашла ли ты в нынешней ситуации хоть что-то для себя позитивное?

Да. Я вдруг увидела, что для какого-то процента людей — может, не очень многочисленного, но для меня очень ценного, — я являюсь поддержкой и опорой. То есть я получаю огромное количество тепла и любви от вроде бы чужих людей, которые просто являются моими слушателями. За последний год очень многие из них стали моими друзьями.

А где вы встречаетесь? У тебя же сейчас почти нет концертов.

Прошлой весной и прошлым летом очень многие ездили в другие города на мои концерты, которые тогда еще были. Много людей просто путешествовало с концерта на концерт. Такого раньше со мной не было. И потом, эта любовь проявляется очень по-разному. Например, несколько дней назад у меня отменился концерт в Перми, в частной филармонии «Триумф». Это был перенос концерта с осени, который я тоже не смогла провести. То есть меня там люди очень ждали. Они скооперировались и прислали мне в Москву в день концерта огромный букет белой сирени. Предполагая, что я лежу в кровати, отвернувшись носом в стенку. Это очень трогательно было.

Какие сейчас у тебя есть возможности для работы?

Сейчас их очень мало. Это в основном частные и закрытые концерты на площадках, которые даже не буду афишировать.

Что случилось в ДК «Рассвет»?

Без комментариев. Единственное могу сказать, что, когда всех слушателей выгнали на улицу под дождь, практически никто не ушел. Все стояли со мной, фотографировались, пели песни, обнимались, обменивались шутками. Это придает веры в людей и в свои силы.

Все чаще возникают параллели с советскими квартирниками.

Да! И я вспоминаю свое детство, когда я ходила на квартирники, которые устраивал мой отец (сценарист фильма «Звезда пленительного счастья» Олег Осетинский — прим. The Blueprint). Он делал квартирники «Аквариума», Майка Науменко, Сережи Рыженко. Я помню эти квартиры в Питере, Москве. Мне было 7–8 лет. Сейчас мне 47. Прошло 40 лет, и я сама играю квартирники, потому что в больших залах мне играть нельзя. При этом какая-то часть моих друзей говорит: «Ну это же твой выбор, ты же сама так захотела, ты несешь ответственность за свои слова и за свое мнение».

Есть раскол среди музыкантов?

Ну да. Только это уже сложно назвать расколом. Расколом это можно было назвать в самом начале. Теперь это уже какая-то непреодолимая пропасть.

То есть цеховой солидарности нет?

Нет. Потому что все очень боятся за свою работу, за свое шаткое положение. Несмотря на то что наш рынок очень поредел — из-за отсутствия гастролеров и уехавших, занимавших раньше какую-то часть на концертной карте страны. Теперь их нет. Как корова языком слизала очень много успешных молодых и среднего возраста музыкантов. Но оставшиеся на плаву, мне кажется, все равно очень боятся за свое хрупкое равновесие.

Есть мнение, что сейчас появляется социальный лифт для молодых, которые иначе бы так быстро не выплыли на поверхность.

Ну да. Но я, скажу откровенно, с сожалением смотрю на нынешние афиши. Я понимаю, что эти образовавшиеся лакуны сейчас в первую очередь займут не талантливые люди, а лояльные.

А в какой ситуации оказались уехавшие?

Я так тебе скажу. Эти две ситуации можно сравнивать. Потому что и тут, и там от тебя ждут конкретных слов. Мне кажется, сейчас ни здесь, ни там никто не может сказать, что он думает на самом деле — если он думает как-то не так, как большинство. Есть такое явление, как «политкорректность» — этот прекрасный термин в конце 80-х внедрил в русский обиход Шура Тимофеевский. Тогда он писал, что это нам еще аукнется. В общем, двойные стандарты и тут, и там. И это может привести к тяжелым последствиям. Ковид это хорошо показал. Уже в ковид стало понятно, что говорить то, что думаешь, чревато для тебя неприятностями.

Я сейчас смотрю на тех коллег, которые очень успешны на Западе, притом что они русские, и я понимаю, ЧТО им для этого пришлось сделать. Или НЕ сделать. В профессиональном плане они скорее в порядке. А вот в человеческом — я не знаю. Потому что есть люди, которым вынужденная эмиграция дается легко, у которых нет каких-то сложно отдираемых от сердца привязанностей к месту и людям. А для кого-то это сродни абсолютной трагедии. Я думаю, что для меня эмиграция, если она случится в моей жизни, будет скорее вторым.

Те, с кем я общаюсь, счастливы, что уехали еще давно. Некоторые из них пытаются меня стыдить за то, что я остаюсь. Уехавшие клеймят оставшихся, а оставшиеся клеймят уехавших. Тут я, скорее, занимаю позицию, озвученную моей подругой Леной Ревич, которая сказала: «А я считаю, что оставшимися надо восхищаться!». При определенном угле зрения некоторыми оставшимися действительно можно восхищаться.

Возможен ли сейчас в культуре железный занавес советского образца?

Я думаю, что технически это очень сложно осуществить. Для этого нужно превратить Россию в Северную Корею. Но ужас нашей ситуации в том, что из 140 миллионов россиян очень мало людей видели другую жизнь. И им непонятно, зачем стремиться к открытым границам.

Каким-то образом советская музыкальная культура при закрытом занавесе была жива и считалась великой.

Не забывай, что в советские времена мы были «впереди планеты всей» в области балета потому, что балет выпускали на гастроли. Да, унизительно, да, отбирая почти все гонорары и оставляя нищенские суточные, но выпускали. И Рихтера выпускали — то есть кого-то, кем можно было гордиться. Ситуация, при которой страна сейчас выпускает кого-то, кем хотела бы гордиться, невозможна при условии, что этот кто-то потом возвращается в эту страну. Невозможна с точки зрения культурного мирового сообщества. Потому что для того, чтобы мир воспринял твою ценность сейчас как русского артиста, ты должен находиться вне России, выражая свою позицию по отношению к происходящему. А если ты берешь на себя смелость выражать свою позицию и возвращаешься в Россию, ты неизбежно в глазах некоторых людей становишься коллаборантом.

Возможно ли сейчас в России существование частных залов, более-менее независимых от государства?

Сейчас любую частную институцию государство может наклонить в любой момент. Слишком много рычагов давления — начиная от пожарной инспекции и заканчивая взломами сайтов и платными ботами, которые обрушивают работу рекламной кампании. Мне казалось, что частные институции — хотя бы маленькие — все же имеют право на существование. Но — что там далеко ходить — за последние две недели из трех моих концертов на частных площадках один был сорван, другой отменен, третий чудом состоялся, но прошел под определенными условиями.

А что у тебя с зарубежными концертами?

Какие-то отменились — по причине того, что я русская. А какие-то остались — по причине того, что моя позиция была давно ясна. Мои высказывания все, кто хочет, может проверить, теперь это все очень прозрачно. Но сейчас там уже почти все знают, в каком я положении оказалась в России, что мои концерты запрещены. Так что там это служит, можно так сказать, индульгенцией.

Какая была здесь реакция на твой концерт с Максимом Венгеровым в Карнеги-холле в октябре 2022?

Про этот довольно успешный концерт написали очень многие телеграм-каналы, в том числе лояльные. Со словами — «посмотрите, как отменяют русскую культуру, аплодируют русским артистам».

Дальше у тебя есть проекты с Венгеровым?

Да. Летом у нас концерт во Франции, осенью в Германии, несколько концертов в Америке и в Лондоне. Я вообще-то никогда не имела большой карьеры. Простой пример. У меня никогда в жизни не было сольного концерта в БЗК или КЗЧ. Хотя многие мои гораздо более молодые коллеги играли такие уже по несколько раз. С оркестром я играла в БЗК в феврале 2000-го, а потом в октябре 2014-го. В КЗЧ — в 2008-м, а потом в 2021-м. Мне кажется, я в Карнеги-холле чаще играла.

Как ты это можешь объяснить?

Я очень неудобный человек. С 2011-го примерно года высказываю всякие свои мнения. В 2013 году сыграла концерт в поддержку узников Болотной. Мне тогда отменили на следующий год все концерты во всех филармониях. А сейчас для своей второй книжки я прямо хочу сесть и записать, кто и с какими формулировками начал мне звонить в сентябре—октябре 2022 года. Со 2 сентября почти каждый день мне кто-то звонил или писал: «Полина, к сожалению, мы не сможем провести ваш концерт». Я прямо в копилочку все это собираю. Думаю, через какое количество лет они снова начнут мне писать или звонить. Со словами: «Дорогая, где ж вы были так долго, мы так соскучились, сто лет с вами не работали».

А что случилось 2 сентября?

Это была первая отмена. Думаю, что это был донос. Потому что я доработала прошлый сезон на всех площадках, и все было в порядке. А когда начался новый сезон, кто-то спустил рубильник. Я даже знаю кто. И совершенно очевидно, что по доносу. Ну потому, что я не являюсь таким лидером мнений, как Юрий Дудь* или Екатерина Гордеева*, или Денис Мацуев, у меня 15 000 подписчиков в инстаграме**. Просто кто-то из коллег воспользовался удачной возможностью убрать конкурента.

Так вот. У меня никогда не было нормальной карьеры. И только после 45 лет я вдруг стала видимой в культурном и медийном пространстве той же Москвы. Только что-то более-менее стало развиваться, только выстроился какой-то приличный гастрольный график с планами на два года вперед — и по стране, и по миру. И сначала ковид, из-за которого было потеряно огромное количество концертов. А потом 24 февраля. И теперь такое ощущение, что надо опять начинать все заново.

И уже, наверное, не здесь.

Да, но ты уже все силы бросил на то, чтобы жить здесь. И работать здесь, и детей своих тут растить. И тебя выплевывают, как прожеванную бумагу. Где найти ресурсы внутри себя? Ты столько раз падал и поднимался, падал и поднимался. Слушай, сначала я ушла от отца (Осетинская — советский ребенок-вундеркинд, выступала с концертами с 6 лет, подробности того, как отец делал из нее звезду с помощью морального и физического насилия, она рассказала в книге «Прощай, грусть». — Прим. The Blueprint). Потом очень долго переучивалась. Меня никто всерьез не воспринимал. Потом я преодолевала всю свою жизнь клеймо вундеркинда. Потом было клеймо неудобного, нелояльного человека, который не принадлежит ни к какой группировке. Потом я 10 лет жизни угрохала на семью и рождение детей и практически завязала с карьерой. Потом эта тема накрылась медным тазом, в 2014 году был тяжелый развод, после которого я себя долго собирала. Но я опять собралась, встала, начала пахать, чего-то добилась, а потом начинается вот это все.

Каково, по-твоему, будущее конкурса Чайковского?

Слушай, ну мы же с тобой понимаем, что все в мире циклично. Пройдет 20–30 лет, и какой-нибудь новый юный Ван Клиберн приедет на конкурс Чайковского, и это будет опять началом большой оттепели. Возможно, я даже буду сидеть в жюри.

Но сейчас, я считаю, не нужно об этом говорить, нужно просто тупо что-нибудь делать. Я вот, например, учу «Буковинские песни» Леонида Десятникова. И все, что мне в данный момент хотелось бы от самой себя, — это просто их хорошо выучить. Скоро должна их сыграть. Где — не скажу, а то отменят концерт.