Полина Осетинская: в состоянии внутренней немоты можно говорить музыкой

Журналист Алексей Гостев расспросил всемирно известную пианистку Полину Осетинскую о том, что побуждает её давать концерты в режиме нон-стоп, насколько болезненным был для неё разрыв с некогда близкими людьми и почему культура отмены — плохая примета времени. Эксклюзив для Orda.kz.

Алла Пугачёва однажды во время пресс-конференции обронила фразу: «Время нынче такое, когда не то что петь, даже разговаривать не хочется», — кажется, это было после убийства Влада Листьева, может, чуть раньше... Собственно, Алла Борисовна и сегодня публично обозначила свою позицию: «Когда говорят пушки — музы молчат». То, что происходит в мире сейчас, нормального человека не может не загнать в состояние клинической депрессии. Вы же, напротив, активно гастролируете и, помимо музыкальной деятельности, делаете очень много в гуманитарной сфере. Такой темпоритм — единственный способ не сойти с ума или это для вас такая же естественная потребность, как дышать, думать, двигаться?

— Когда мир рушится со всех сторон, единственное, что можно сделать в подобной ситуации, это пытаться заниматься своим делом. При этом хорошо бы, чтобы твоё дело помогало другим людям. Ну и потом, это естественный способ выражения своих мыслей и чувств. К счастью, у нас, музыкантов, есть возможность говорить музыкой — и, мне кажется, грех этой возможностью не пользоваться, зная, что это востребовано и приносит кому-то утешение. А это, в том числе, утешает и меня. Последние годы я работаю практически нон-стоп. Возможно, и стоило бы иногда брать паузу, поскольку усталость накапливается. И не только от работы, а ещё и от информационного поля, в котором мы существуем. И каждый новый день ты думаешь: зачем открывать глаза, зачем вставать и так далее. Но другого выхода, кроме как делать то, что ты умеешь, можешь и считаешь своим моральным долгом, я не вижу.

Примета времени — у большинства людей, если у них присутствует высшая нервная деятельность, включился индикатор «свой — чужой». Хотя и у людей, лишённых воображения, не рефлексирующих и не эмпатов, этот датчик тоже работает, но в очень примитивном и агрессивном режиме: «кто не с нами, тот против нас». Согласитесь, непросто жить, когда обнаруживаешь, что СВОИХ всё меньше и меньше, особенно когда люди, которых ты считал приличными по умолчанию, вдруг проявляют себя с неожиданной и очень неприятной стороны. Когда каждое узнавание СВОЕГО воспринимаешь как «радости скупые телеграммы»... Как вы существуете в этой системе координат — очень жёсткой, чёрно-белой и совсем не комфортной?

— Как там было у Балабанова: «Найти своих и успокоиться»? Нет, своих не бывает много. К сожалению, это данность, но я рада тому, что все, кто был моими изначально, моими и остались. Отвалилось очень много людей случайных, поверхностных, которых, казалось бы, что-то объединяло со мной. Но, как оказалось, базово мы совершенно разные.

Без сожаления расставались с ними?

— Нет, какие-то разорванные связи для меня, конечно, были болезненными. И меня, безусловно, печалит то, что произошло с некоторыми моими друзьями. Но для меня очень важно одно: если говорить о ближнем круге, то я ни в ком не разочаровалась. И я очень ценю это. Наверное, это как раз то, что ещё держит на плаву.

Социальные сети существенно сократили дистанцию между людьми выдающимися, селебрити, и публикой, когда каждая заурядная, малообразованная, некомпетентная особь может запросто написать гадость в комментариях артисту, писателю, художнику. Поучить их жизни, дать непрошеный совет. Наверняка вы тоже с этим сталкиваетесь. Как вы реагируете на такое нарушение приватности и личных границ?

— Тут есть два пути. Либо человек уходит в глубокое подполье, и тогда его публичный образ, который мифологизируется в общественном сознании со всеми домыслами, фантазиями и так далее, от него никак не зависит, либо он всё же даёт дозированную информацию, которую считает нужным выносить на публику. Я во многом ограничила поток личной информации не потому, что не выношу хейта или какого-то чужого вмешательства. Раньше я много писала о жизни, о детях, о том, что по-настоящему волнует, а сейчас мне это кажется неуместным. Жизнь изменилась, и мы всегда помним, что для кого-то это может быть чудовищно болезненным. Поэтому я чаще молчу — повторюсь, не потому, что чего-то боюсь, просто многие вещи перестали быть релевантными. В принципе для меня как публичного человека соцсети являются инструментом оповещения людей в разных точках мира. О том, где я планирую быть, играть, работать и так далее. Иногда, конечно, хочется, что называется, прокричаться, но вокруг так много негатива, ненависти, грусти, боли, что не хочется уже просто приумножать это. Если ты можешь умножить какое-то утешение, милосердие, помощь, — тогда да, говори. А нет — так лучше молчи.

Как вы относитесь к такому явлению, как культура отмены?

— Никак не отношусь. Я понимаю, что это примета времени. Часто нелогичная, вредоносная по сути своей. Взять и запретить, держать и не пущать — это же всё из нашего советского прошлого. Поэтому мне кажется, что даже если я с чем-то не согласна и чего-то бы ни под каким видом не сделала сама, то я никоим образом не приветствую то, что сегодня называют культурой отмены. Просто если мы будем действовать точно такими же методами, как те, для кого «запретить и не пущать» — норма, то чем в таком случае мы отличаемся от тех, кого мы в этом упрекаем?

В разные годы жизни вы открывали для себя композиторов, которые как бы оказывались в нужное время и в нужном месте. Взаимоотношения с Бахом, Моцартом, Скрябиным, Рахманиновым, Шостаковичем и другими, судя по воспоминаниям в книге «Прощай, грусть», всегда были очень личными, иногда, как говорят в театре, на сопротивление. Сегодня вы можете сказать, что некоторые композиторы в какой-то момент как будто отказываются звучать? Словно они на каком-то тонком эфирном плане сопротивляются исполнению. Или другой вариант: композитор, который никогда прежде не был вам эмоционально близок, вдруг открывается с неожиданной стороны и на вас нисходит вдохновение?

— Я в этом смысле счастливый исполнитель: меня мало заставляли играть то, что мне чуждо или не близко. Но поскольку я вольна выбирать себе тот репертуар, который я люблю и хочу в настоящий момент играть, я выбираю исключительно то, что во мне откликается, отзывается и то, что дышит временем. Кроме того, мне кажется, что любое исполнение, если оно лично открашено чем-то, кто бы это ни был — Бах, Бетховен, Скрябин, Сати, — это всё равно волеизъявление исполнителя. И у каждого эта музыка может прозвучать совершенно по-разному. Другое дело, что как слушатель я могу столкнуться с тем, что какая-то музыка покажется мне дисгармоничной и чужеродной, но тут ты просто выходишь из концертного зала или выключаешь приёмник.

А неоткрытые планеты в музыке остались? Когда руки до сих пор не доходили, но очень хотелось прикоснуться...

— Очень много неизведанного. Мне, например, очень интересно, как алматинская публика отреагирует на программу, которую я выбрала для джазового пикника, соединив классиков с неклассиками. Для меня всё это складывается в некий общий пазл, который кажется мне совершенно закономерным. Вообще играть ту музыку, которую ты любишь, — очень большое счастье.

У вас был опыт в кино у Алексея Учителя. Теперь с близким по духу человеком Ксенией Раппопорт вы участвуете в спектакле «Неизвестный друг» — и это тоже связано с Иваном Буниным... Расскажите, пожалуйста, как появился этот проект.

— Появился он уже достаточно давно, в 2016 году. Мы начинали его делать, как вы понимаете, совсем в других обстоятельствах, отчасти в другом культурном контексте. Сейчас мы играем этот спектакль исключительно на гастролях, и он тоже, как мне кажется, сегодня звучит по-другому. Он про те чувства и эмоции, которые заботят человека исключительно в мирное время. Хотя не так давно я получила письмо от женщины, в котором она признаётся, что спектакль — про неё нынешнюю. То есть изначальная достоверность, подлинность материала так или иначе отзывается, откликается. И всё же ловлю себя на том, что мы уже готовы к какому-то новому витку, новому проекту. Другое дело, что найти сегодня драматургический материал, который соответствовал бы этому времени и нашему в нём мироощущению, очень сложно. Но мы не теряем надежды.

Нет ли у вас планов вернуться к литературной деятельности?

— Для литературной деятельности нужна возможность свободно говорить и быть услышанным. Сейчас мы живём в таком историческом отрезке, когда описывать сиюминутное будет исключительно контекстом звучания времени. А время всегда требует некой паузы, после которой можно будет что-то оценить, переосмыслить и сложить пазл воедино. Мне хочется написать продолжение своей книги, но я понимаю, что теперь для того, чтобы её написать, мне, во-первых, нужно избавиться от состояния «внутренней немоты», в котором я нахожусь с 2022 года, а, во-вторых, дождаться какого-то следующего витка своей жизни, который закольцует предыдущий. И, как говорили ещё тогда, когда я писала «Прощай, грусть», ещё многие живы... Поэтому надо подождать, когда слово вернётся вместе с возможностью писать свободно, не задумываясь о том, кто будет это читать и кто будет тебя осуждать или проклинать.

Как большой поклонник Полины Осетинской и «тёплого лампового звука» не могу не задать вопрос: можно ли надеяться, что вы порадуете своих слушателей выпуском музыки на виниле, который переживает вторую молодость?

— Ну вы же понимаете, что это весьма дорогостоящее мероприятие, скорее для коллекционеров. Если я захочу записать какой-то новый альбом для слушателей, то с пониманием, что всё рано или поздно уйдёт в онлайн-формат. Вся музыка нынче ориентирована на скачивание с телефона. И хорошо, если слушать будут не в телефоне, а с колонок хотя бы. Я сама иногда в машине ставлю свою музыку — и понимаю, что это вообще не передаёт тех звуков, которые имелись в виду. Поэтому выпуск винила возможен только при условии серьёзных вложений со стороны каких-то больших компаний. Я бы, например, не хотела быть привязана к современному рынку классической музыки, который диктует свои жёсткие условия. То есть если ты записываешь альбом, то по умолчанию предполагается, что он выпускается к какому-то турне. А я бы хотела просто записать для души несколько вещей, и совсем не обязательно отправляться с ними в тур! Но, к сожалению, так не получается. Выход один — писать «в стол». Знаете, была бы у меня своя звукозаписывающая компания, я бы только этим и занималась.

Когда мне было 17 лет, мне посчастливилось взять большое интервью у Владимира Спивакова. Он тогда либо процитировал кого-то из великих, либо сформулировал собственную максиму: «Человек рождается талантливым, но развить талант он может в том случае, когда ему противостоит среда и помогают люди». Спиваков говорил, что весь этот комплекс условий сложился в его жизни. Можете вы отнести это высказывание и на свой счёт?

— Да. Надо сказать, что среда всегда мне противостояла, но при этом много было людей, которые мне помогали. Действительно, таланту необходимы преграды, он же пробивается, как росток. А если всё просто и гладко — возможно, талант не получает необходимых препятствий, в которых он, собственно говоря, и проявляется. Вот только среди талантливых людей так много неудачливых, которым никто не помогал, которым слишком сильно противостояла среда и в конечном итоге их сломала. Я думаю, что эта формула работает до определённого момента, а после уже история делает талант. Тут возникает большая тема для обсуждений: «гений и злодейство», «талант и договор с дьяволом»... Раневская же говорила, что талант — он как прыщ, и может выскочить, на ком хочет. Никто не гарантирует, к сожалению, что это будет человек, по Чехову, прекрасный во всех отношениях. Может выскочить и на подлеце, и на мерзавце, и на идиоте. И кто тогда будет ему противостоять, и кто помогать? Так что здесь, я думаю, уже вопрос личной ответственности человека, который талантом наделён.

Алексей Гостев для Orda.kz

All materials of the “Press” section →